Напрасно кружилось над неподвижным телом чёрное воронье – не суждено было батыру принять смерть, не приняв боя.
Заплаканный, чумазый мальчишка, которому повезло укрыться в высоких прибрежных камышах, дождался, пока ускачут таргуны, и, непрерывно озираясь, поспешил туда, где полегли джигиты. Он прижал ухо к груди Маулета, услышал биение сердца и с усилием, короткими рывками поволок безжизненное тело в камыши.
Ураган войны, вобрав в себя тьму подчинившихся вихрей, закрыл солнце. Спутанные космы осатанелого руха упали на землю волнами страдания, ужаса, огромной людской боли. Угодливо неслись впереди трусость и предательство, полагая, что зыбкое облако страха укроет их от собственного презрения. Чёрной грязью расплывалось беззаконие, муть насилия застилала разум.
- Терпишь? – мрачно спросило небо. Оно сейчас постоянно было хмурым: безумствующие рухи выпили его синеву до капельки.
- Устала… - печально отозвалась степь. Она устала от стонов и слез. Устала от жестокости и проклятий.
- Сами распустили своих бесов, - ворчливо сказало небо.
- Сами… - печально согласилась степь. Она имела в виду и себя, и небо, и людей, раскормивших злобных рухов. Как избалованный ребенок, рух-аруах забирает своих творцов в невидимый плен подчинения. Собственная сгущающаяся мгла все более застилает ему свет Сущего, а расплачиваться за созданную тьму неминуемо приходится людям.
- Ждут нового потопа, - сказало небо и швырнуло копьё молнии. Оно говорило только о людях.
- Не спеши, - попросила степь. – Они ведь наши дети.
- И каково матери, чьи дети убивают друг друга?
Не ответила степь. У правды своя жестокость.
Одного цвета кровь у байсалов и у таргунов, один язык и общие предки. Почему вдруг какой-то народ начинает считать себя выше другого?
Когда степной орел уносит в когтях пойманного корсака или заяц исчезает в пасти лисы, жизнь одного зверя перетекает в жизнь другого, смерть кажется оправданной, как безжалостная необходимость. Но когда один человек лишает жизни другого только потому, что тот ему не нравится, о нужде говорить не приходится.
- Всё, что без надобности, - корысть. Малая ли, большая, но ведёт она к безумию, - мрачно подтвердило небо.
С жалостью смотрела степь на Данияра-победителя: мечтая о власти и величии, он стал рабом, мелким прислужником руха гордыни. Никогда память народа не измеряла величие бесчеловечностью. Нет объединения без единства, а в основе единства – всеобщность добра.
Жалела степь и бая Балгабая, думать о котором хотелось только с презрением. Зубами скрипел Балгабай, посылая в ставку хана лучших своих скакунов для дани, но ханским сборщикам улыбался ласково, как братьям. Лазутчики таргунов, представляясь купцами, задолго до нападения подкупили степную знать, и разрозненный народ байсалов, не помышляющий о вероломстве соседей, стал для хищников лёгкой добычей.
- Сила не слышит правды, - уныло гудел ветер. Он тоскливо слонялся по равнинам, почти не ворошил трав, лишь трогал поникшие колокольчики и не мечтал уже о празднике. Ветер разделял горечь обездоленных байсалов и повторял то, что чаще всего произносили они.
Трудно устоять перед напором торжествующего руха войны. Слепая, бездумная сила шла по головам и по судьбам, ломала, крушила всё на своем пути и забавлялась страданиями. Как не поддаться безысходности?
Но степь помнила и об обратной стороне силы.
От тех сынов, чьё мужество питала мудрость, степь ждала решимости, потому с надеждой смотрела на Маулета. Батыр оправился от ран, взял в руки оружие и превратился в защитника. Ханские сборщики дани не знали покоя, потому что в любой момент, минуя заслоны таргунов, мог нагрянуть суровый всадник и потребовать отмщения. Скрывался неуловимый батыр то в камышах, то в балках. Порою удавалось ему переночевать в какой-нибудь уцелевшей юрте степняка, отдалённой от основных кочевий.
Хозяин принимал гостя как посланника надежды, угощал от души, не жалея последних припасов. Иной раз в такой юрте случался заезжий акын, и тогда в ней возникал настоящий праздник.
Далью текучих просторов пела домбра акына, плакала слезами вдов и матерей и неустанно напоминала о временах героев. Предкам байсалов тоже приходилось несладко: рвали единство родо-племенные распри, а там, где нет сплоченности, нет места миру. Но находился мудрый бий или смелый батыр, собирал ополчение и объединял степняков в неукротимую силу. Пела домбра давно известное: «Ручьи сольются – река, люди соединятся – сила, возьмётся народ – озеро перельёт».
Верила домбра, что не кончились байсалы. Не может исчезнуть народ, в котором остались акыны и батыры.
В такие моменты аруах единения, потерявшийся среди черноты рухов, нависал над отдалённой юртой, чтобы напитаться силой. Все настойчивее аруах искал героя, кто смог бы разжечь пламя и объединить разрозненных, павших духом байсалов. Его волей хозяин-степняк в присутствии батыра проникался уверенностью и говорил: «Перед дружной стаей воробьёв и кобчик отступит».
Маулет кивал, но не думал о стае: у одинокого волка больше свободы.
Степь упрямо ждала.
Продолжение http://proza.ru/2024/12/15/705